Васек Трубачев и его товарищи - Страница 105

К оглавлению

105

– Вы вот что: уходите отсюда… Понятно? А лодка нам останется…

– А вам зачем? – поинтересовался Мазин.

Игнат вздохнул:

– Да так… може, сгодится на что-нибудь… рыбу ловить…

«Знаю я зачем», – подумал Мазин.

– Бери, если надо, – тихо сказал он Игнату.

Игнат снова наклонился к лодке.

Федька торопливо объяснял мальчикам дорогу. Показал ближнюю тропинку.

– Мазин, а лодка? А лодка как же?.. – заволновался Петька.

Мазин нетерпеливо оборвал его:

– Когда я что-нибудь делаю…

– Ну?

– Значит, делаю!

Петька пожал плечами. Он привык понимать своего друга с полуслова, но сейчас он ничего не понимал. Спорить же было бесполезно.

Поднявшись в гору, Мазин оглянулся. На берегу никого не было. Туман рассеялся, и старая мельница была хорошо видна. Она стояла чёрная, заброшенная, низко накренившаяся к воде. Всё казалось в ней пустынным и неживым…

Но это только казалось.

Мазин не мог видеть, что внутри мельницы, на чердаке, в туманном свете, падающем из слухового окна, стоял на коленках перед ящиком Коноплянко и что-то быстро прилаживал.

Рядом с ним, примостившись на брёвнах, сидела учительница из Ярыжек. В руках у неё был блокнот и карандаш.

«Говорит Москва! Говорит Москва!» – раздался спокойный голос диктора.

ДНЕВНИК ОДИНЦОВА
...

Дорогой мой дневник! Ничего я не пишу теперь. Что ни подумаешь написать, всё нельзя. Мы живём у дяди Степана. Он очень строгий и бранит нас иногда, если заслуживаем, но зато и жалеет нас. Совсем мы были бы сиротами без Мити, если бы не он. Добрый и, главное, на папу моего очень похож. А больше всего я полюбил его за то, что он один раз взял на колени Жорку и стал с ним шутить, а я тут же стоял. Ребят никого не было. Тогда он посмотрел на меня, спустил Жорку на пол, а меня обнял и говорит: «А теперь я с другим сыночком посижу. Ну, рассказывай, Коля, что у тебя на душе». Я стал про родителей говорить, а он слушал и всё спрашивал… И мы так долго, долго вдвоём сидели! Вот какой дядя Степан! Если бы враги на него напали, я бы умер, а защитил его. И Трубачёв тоже, и все наши ребята.

Хорошие тут люди, только ни о ком писать нельзя. Придётся кончать дневник. Я с Трубачёвым советовался, – он говорит, что когда всё кончится и мы победим, то тогда всё вспомним и запишем. А пока мы тоже хвебухведем хвебохверохветься хвес хвефахвешихвестахвеми.

...

Глава 32
На пасеке

Залаял Бобик. На крыльце стояла женщина и, прикрыв глаза рукой, смотрела на подходившего Васька:

– Ты к Матвеичу?

Васёк остановился около крыльца.

Бобик прыгал на него, лизал ему щёки, нос.

– Знает, видно, тебя собака?

– Знает.

Васёк не решался сказать, что пришёл к Матвеичу, и молча играл с Бобиком, разглядывая незнакомую женщину. У неё было круглое лицо с глубокими складками около губ. Тёмные косы, обёрнутые в два ряда на голове, серебрились сединой, голубые глаза смотрели вопросительно. Из вышитых рукавов украинской рубашки были видны большие спокойные рабочие руки. Серый нитяный платок покрывал её плечи; прячась от солнца, она набрасывала его на голову, завязывая узелком под мягким подбородком.

– Матвеич сейчас придёт. Садись.

Она села на крыльцо. Васёк тоже присел на нижней ступеньке, не смея пройти в хату.

– Я – Оксана. Слыхал обо мне? – просто сказала незнакомая женщина.

Васёк радостно удивился:

– Это вы? Сестра Сергея Николаевича? Моего учителя?.. Я слышал, я ещё давно слышал!

– От Сергея Николаевича слышал?

– От всех слышал!

– А от учителя своего слышал? – настойчиво спрашивала Оксана.

– Ну да! Он всем нам говорил, что у него сестра Оксана… то есть тётя Оксана… есть… – запутался Васёк.

Женщина засмеялась. От голубых глаз её протянулись к вискам тонкие морщинки.

– Это я тебе тётя. А учителю твоему – сестра. Я его маленьким ещё помню, он на моих руках рос. – Она пригладила волосы, грустно улыбнулась. – Большим-то и не видела никогда.

Ваську стало жаль её:

– Он хороший… Строгий такой… и ласковый. Сильный… ужас! Просто силач!

– А маленький худой был, лёгонький. Бывало, выйду с ним на крыльцо, зовут меня девчата на улицу песни петь, а он уцепится руками за мою шею – не оторвёшь… – Оксана вздохнула. – А какой уж теперь стал, и не знаю – не довелось повидаться… – Она расправила на коленях юбку, поглядела на свои руки. – Рубашку ему вышила. Может, он такую-то и носить не будет – городской стал.

Ваську захотелось сказать ей что-нибудь очень хорошее.

– Будет, будет носить! Я знаю! Он любит всякое… ну, вышиванье, что ли… Девочек за это хвалил. И сам себе галстук сделал, нам в классе показывал! – заторопился он.

– Негде носить. Он, наверно, на фронте теперь. Врага бьёт. Какая ему рубашка сейчас, куда наряжаться! – сказала Оксана. – У нас у всех одно и на уме и на сердце.

Васёк спрятал между колен свою тюбетейку. В ней хрустели зашитые бумажки.

– А Николая Григорьевича нет? – осмелился спросить он.

– Есть, – кратко ответила Оксана, не приглашая его в хату.

Наступило молчание. За дверью задребезжала посуда. Васёк взглянул на Оксану.

– Тебя Васьком звать? – спросила она, хмуря брови.

– Васьком.

– Хорошо вас воспитывают! В строгости… На примере… – Она понизила голос: – Отец у тебя с билетом?

– Он машинист – ему без билета можно.

Оксана наклонила голову, как бы разглядывая Васька:

– Не понимаешь разве, о чём говорю?

Васёк вспыхнул, догадался.

– Нет, понимаю… Он давно уже… ещё я не родился, – поспешно сказал он.

– Тише говори! Ищут враги коммунистов – вешают, расстреливают, живых в огонь бросают! Скажешь про кого – погубишь человека. Ненароком погубишь, – строга заговорила Оксана, наклоняясь к Ваську. – Матвеич не любит, кто болтает. Болтун с предателем по одной дорожке ходят…

105